Gogolian piles (4)

(v)

If only you knew how sorry I was to find not you but rather the note you left on my desk. Had I returned but a minute earlier, I might still have been able to see you in person. The other day I wished to pay you a visit without fail, but it was as if everything conspired to thwart me: a cold got it into its head to conjoin itself to my haemorrhoidal virtues and so now I have an entire horse collar of kerchiefs around my neck. It looks like this illness will sequester me for the week. Nevertheless, I have decided not to sit around idling and instead of verbal presentations to sketch out my thoughts and teaching plan on paper.

Letter to A. C. Pushkin, 23 December 1833, Petersburg

Если бы вы знали, как я жалел, что застал вместо вас одну записку вашу на моем столе. Минутой мне бы возвратиться раньше, и я бы увидел вас еще у себя. На другой жедень я хотел непременно побывать у вас; но как будто нарочно все сговорилось идти мне наперекор: к моим геморроидальным добродетелям вздумала еще присоединиться простуда, и у меня теперь на шее целый хомут платков. По всему видно, что эта болезнь запрет меня на неделю. Я решился, однако ж, не зевать и вместо словесных представлений набросать мои мысли и план преподавания на бумагу.

А. С. Пушкину. 23 декабря 1833, г. Петербург

Gogolian piles (3)

(iv)

"Cat's mint" (i.e. catsfoot). Glechoma hedera terrestris, alleviates piles.

Arzamas region medicinal herbarium

Кошечья мята. Glechoma hedera terrestris, уменьшает почечуи

Лекарственный арзамасский травник.
Полное собрание сочинений в 14 томах. (1937 - 1952). Том девятый: Наброски. Конспекты. Планы. Записные книжки. (1952). стр. 416.

Gogolian piles (2)

(iii)

Having ordered a very light supper, which consisted of only a sucking pig, Chichikov straight away undressed and, climbing under the bedclothes, fell deeply, soundly asleep, he fell into the wonderful sleep such as is slept only by those fortunate men who know nothing of haemorrhoids, fleas, or overly powerful intellectual faculties.

Dead Souls (1842)

Потребовавши самый легкий ужин, состоявший только в поросенке, <Чичиков> тот же час разделся и, забравшись под одеяло, заснул сильно, крепко, заснул чудным образом, как спят одни только те счастливцы, которые не ведают ни геморроя, ни блох, ни слишком сильных умственных способностей.

Мертвые души (1842)

Gogolian piles (1)

(i)

"Would you like to take some snuff? It chases away headaches and gloomy moods; it is even good for treating haemorrhoids."

Saying this, the clerk offered Kovalev his snuffbox, rather deftly flipping up the lid, which had a portrait of some lady in a hat.

This thoughtless behaviour exceeded the limits of Kovalev's patience.

"How you find it appropriate to joke about it I do not know," he said indignantly. "Can't you see I do not have the wherewithal to take snuff?"

The Nose (1836)

- Не угодно ли вам понюхать табачку? это разбивает головные боли и печальные расположения; даже в отношении к геморроидам это хорошо.

Говоря это, чиновник поднес Ковалеву табакерку, довольно ловко подвернув под нее крышку с портретом какой-то дамы в шляпе.

Этот неумышленный поступок вывел из терпения Ковалева.

- Я не понимаю, как вы находите место шуткам, - сказал он с сердцем, - разве вы не видите, что у меня именно нет того, чем бы я мог понюхать?

Нос (1836)

(ii)

I sit down to my task, about which you already know, I have written to you about it, but my work is sluggish, it lacks that former animation. The ailment, for whose sake I set out on my travels and which, it seemed, had found alleviation, has now intensified once more. My haemorrhoidal illness has turned back onto my stomach. It is an unbearable illness. It parches me. It tells me about itself every minute and prevents me from being busy.

Letter to M. P. Pogodin, Naples, <14 August 1838>

Сижу над трудом, о котором ты уже знаешь, я писал к тебе о нем, но работа моя вяла, нет той живости. Недуг, для которого я уехал и который было, казалось, облегчился, теперь усилился вновь. Моя гемороидальная болезнь вся обратилась на желудок. Это несносная болезнь. Она меня сушит. Она говорит мне о себе каждую минуту и мешает мне заниматься.

М. П. Погодину. Неаполь. <14 августа 1838.>

исполинский образ скуки

Хотя бы только пожелать так, хотя бы только насильно заставить себя это сделать, ухватиться бы за этот <день>, как утопающий хватается за доску! Бог весть, может быть, за одно это желанье уже готова сброситься с небес нам лестница и протянуться рука, помогающая возлететь по ней.

Но и одного дня не хочет провести так человек девятнадцатого века! И непонятной тоской уже загорелася земля; черствей и черствей становится жизнь; всё мельчает и мелеет, и возрастает только в виду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем неизмеримейшего роста. Всё глухо, могила повсюду. Боже! пусто и страшно становится в твоем мире!

Собрания сочинений Гоголя, Полное собрание сочинений в 14 томах (1937—1952), Том восьмой: Статьи, Выбранные места из переписки с друзьями, Светлое воскресенье, стр. 416

If only one might so desire, if only one might force oneself to do it, to clutch at this [day], like a drowning man clutches at a plank! God knows, perhaps for this desire alone a ladder is ready to drop down to us from the heavens and a hand is ready to extend to us, helping us to soar up it.

But the man of the nineteenth century does not wish to spend even one day like this! And with an incomprehensible anguish the earth is already burning; life is becoming ever more callous; everything is becoming pettier and shallower, and before all our eyes only the single gigantic image of boredom rears up, and with every passing day it attains an immeasurable height. All is dull, everywhere the tomb. O, God! it grows desolate and terrible in Your world!

Gogol, Selected Passages from the Correspondence with Friends (1847), Holy Sunday

The proscenium of eternity

Creation sometimes pours into the spiritual eye the radiance of heaven. The green mountains that glimmer in a summer gloaming from the dusky yet bloomy east; the moon opening her golden eye, or walking in brightness among innumerable islands of light, not only thrill the optic nerve, but shed a mild, a grateful, an unearthly lustre into the inmost spirits, and seem the interchanging twilight of that peaceful country, where there is no sorrow and no night. After all, I doubt not but there must be the study of this creation, as well as art and vision; tho' I cannot think it other than the veil of heaven, through which her divine features are dimly smiling; the setting of the table before the feast; the symphony before the tune; the prologue of the drama, a dream of antepast and proscenium of eternity.

Samuel Palmer, 1828

Letters, ed. Raymond Lister. Oxford, 1974. Vol. 1, p. 50